Сентябрь просеивает людей, слова, поступки, мысли, желания, ценности. И воспоминания. О времени, когда было проще-сложнее простить-понять, промолчать-ответить, отвернуться-смотреть в глаза, ценить-не обращать внимание. Сентябрь-сито просеял прошлое. Осталось только сегодня.
По локоть в своей правоте, ощетинившись избранностью, чеканишь шаг ты. Как в сказке про семеро козлят, перековал что тебе так нужно под патриотизм и поешь из каждого светящего в черных окнах «ящика», открывая двери в головы и наводя там собственный порядок, переставляя вещи и выкидывая начерта здравый смысл. Переписано будущее к такой-то матери, система, накинув платок Родины-матери, уводит в гремучие леса бесчеловечности. Окрашенный алостью не только бахчи, передаешь ты право осени гореть не только гроздьям рябины.
В коридоре уборщица ворчит, что дети стирают носки жидким мылом. Я заскочил в вожатскую, чтобы сменить одну серую футболку на другую. Дни лета проходят среди гула детских голосов, их шепота в тихое время и разговоров с коллегами. А ночь — с книгами и телефоном, на брошенном на пол матрасе в казенной комнате. Оберегами(думаю, так решили родители) на маленьком армянине и сыне Бразилии буква Z на одежде. А на обязательных теперь “разговорах о важном” говорю с ребятами о добре. Быть там, куда ты не хочешь пустить тьму, было лучшим решением. А носки я тоже стираю жидким мылом.
Сменяя пару джинс и тройку серых футболок, будучи преданным с мая одним кроссовкам, заправляюсь чаще опостылым растворимым кофе и радуюсь, когда в редкие посещения города слышу звук кофемашины. Перелистываю в минуты тишины страницы книг и нарушаю тишину смелостью голосов на ютубе, с оглядкой и страхом разрешаю себе думать и … сутулюсь. Сутулюсь от мысли, что бросит на меня один из своих ломающих жизнь и судьбу взгляд око Саурона-системы.
Остался последний месяц лета. Я остался собой.
Я рос в 1980-е. И всегда, когда приходили гости к нам в дом, я не знал , о чем идут разговоры. Двери всегда были плотно закрыты и дети были вне пространства. Моя мама говорит, что она тоже росла по таким же правилам. Моя бабушка никогда не обсуждала вслух политику и молчала про первых лиц государства. Впрочем как и дед. Безмолвно и без объяснения причин мне в наследство достался страх. Страх как условный рефлекс для выживания в государстве. Он был отложен. До времени, когда он понадобится. И он понадобился.